Журнал «Кто есть кто» (№1 1996 г.)

Офицер-призрак

тайна рода Черносвитовых-Ухтомских

Письмо-шифровка А.Колчака
Кириллу Кирилловичу Черносвитову

 Этот рассказ я услышал от моего друга профессора Павла Васильевича Флоренского, внука Павла — известного религиозного деятеля и философа. Мы ехали с Павлом Васильевичем в электричке "Москва — Тверь" в Завидово на лисью охоту. Была зима 1995 года. Вот уже несколько лет я отдал поискам и работе в архивах бывшего КГБ, собирая необходимые документы для реабилитации моих родственников Черносвитовых и князей Ухтомских, поголовно истребленных в 1918—1922 годах. В основном убивали моих родных чекисты как "врагов народа". Но не только ЧК, но и контрразведка Колчака приложила к этому кровавому делу руку. Работая в архивах, я случайно наткнулся на один документ. Он был в папке, озаглавленной "Департамент милиции МВД. Временное сибирское правительство. Временное всероссийское правительство. Особый отдел государственной охраны. IV отделение (агентура)", за входящим № 709, от 19 марта 1919 года. Документ представлял собой два листка машинописи. И начинался словами: "Выписка из воззваний партии С-Р... Послание Управляющим Пермской губернии от 7 марта 1919 года за № 27". В этом документе, разосланным, как я понял, во все сибирские губернии, сначала пространно пояснялось, что такое СССР (!): "СССР — Сибирский Союз Социоалистов-революционеров — создается как организация связанных суровой дисциплиной членов, проникнутых единой волей и готовых к революционному действию, приспособленных не только к легальным, но и нелегальным условиям существования". Затем "Постановление" ЦК СССР — напечатано заглавными буквами, а мелким шрифтом допечатано: "Исполнительного комитета съезда членов Всероссийского Учредительного собрания вместе с членами Уфимского совета" от 5-го декабря 1918 года. "Постановление" гласило: "Вооруженную борьбу против большевиков прекратить, и все силы демократии направить против Колчака". Дальше: "СССР основной задачей момента ставит свержение правительства Колчака... В борьбе обретешь ты право свое!" "Да этому документу цены нет!" — тогда подумал я, трепетно держа пожелтевшие листки. Мне вмиг стало ясно, как расправились с Колчаком, а его руками предварительно с Уфимской директорией и преданным ей сибирским стрелковым корпусом царской армии.

Я вспомнил все это сейчас, в электричке, слушая таинственный рассказ Павла Васильевича. Да, я потом узнал, что во главе заговора против контрреволюционного корпуса, расквартированного в Уфе, и Колчака стоял некий товарищ Авксентьев Николай Дмитриевич, лидер эсэров. В 1917 году он был председателем Всероссийского совета крестьянских депутатов и Предпарламента, министром внутренних дел Временного правительства. Легально, так сказать, он боролся против советской власти. Нелегально — за нее, как незаурядный провокатор. Когда с контрреволюцией было покончено, он благополучно эмигрировал и прожил за границей до старости. Умер он в 1943 году. Благодаря ему уфимская директория была разогнана Колчаком и все входящие в нее кадеты физически уничтожены вместе с офицерами и солдатами стрелкового корпуса. А Павел Васильевич рассказал о случаях, происходивших как раз на старых и заброшенных кладбищах Уфы, поросших бурьяном, с провалившимися могилами, превратившимися в труху деревянными крестами, с каменными надгробными плитами, покрытыми мхом и плесенью. Ему-то рассказала в свою очередь эту историю очевидица, историю настолько загадочную и жуткую, что во время, когда она происходила, то есть в 1953 году, в Уфе в связи с ней чуть не начались большие беспорядки. Было тогда неспокойно и в Омске из-за аналогичных кладбищенских происшествий. (На уфимских кладбищах хоронили воинов царской армии, убитых Колчаком. На омских кладбищах — воинов Колчака. Так, выходит, Красная Армия победила в Сибири?)

Встретился он с ней случайно, когда был в командировке в Уфе в 1962 году. Старушка, живой свидетель загадочных кладбищенских происшествий, была бабушкой его, Павла Васильевича, уфимского приятеля. "Значит — из первых, рассказ рук", — начал Флоренский. Мы только что проехали Химки.

РАССКАЗ ПАВЛА ВАСИЛЬЕВИЧА ФЛОРЕНСКОГО 

"А происходило на русских кладбищах Уфы вот что. Ясными осенними вечерами стал являться молодой человек, одетый в форму штабс-капитана царской армии. Форма выглядела аккуратно, была чистая, но слишком уж выцветшая от солнечных лучей и дождя. Все знаки отличия на месте. Молодой офицер царской армии (это — в 1953 году!) являлся исключительно женщинам, но не всем, а только тем, кто нес в своем обличие черты благородства и интеллигентности. Происходило это просто. Нужно сказать, что старые кладбища в Уфе почти все оказались чуть ли не в центре города — так он вырос благодаря новостройкам. Кладбища пока не трогали. Там уже не хоронили, но жители близлежащих районов в погожие дни любили гулять по узким, ветвящимся тропинкам между каменных плит, крестов, холмиков и ям. По этим же тропинкам возвращались домой после работы те, кто предпочитал пройтись пешком, а не делать круг на автобусе. Молодой офицер подходил только к одиноким женщинам, когда рядом никого не было. Он появлялся неожиданно, выходил из-за холма или каменных надгробий. По описанию очевидцев, был красив. Несколько женщин говорили, что похож он был на киноактера. Лицо печальное. Он останавливал женщину тихим голосом, начиная с извинения, обращаясь к молоденьким: "Сударыня!", к женщинам средних лет: "Госпожа!", а к пожилым: "Мать!". Потом задавал всем один и тот же вопрос: "Вы не скажете, где похоронены воины 14 стрелкового полка?" Его вид, манера обращения, голос — не внушали ни малейшего опасения. Каждая женщина говорила, что офицер очень располагал к себе. Каждая искренне хотела помочь ему, но, естественно, никто не знал ответа на его вопрос. Некоторые поэтому просто извинялись и говорили, что не знают. Другие же пытались его как-то расспросить. Но что бы они ему ни говорили в ответ, всегда слышали только одно — повторение слово в слово вопроса: "Вы не скажете, где похоронены воины 14 стрелкового полка?".     Когда Павел Васильевич дошел до этого места в рассказе, я вынужден был его прервать восклицанием: "Павел Васильевич! Что Вы говорите?! Да Вы знаете, что мой дядя, Сергей Александрович Черносвитов, был штабс-капитаном 14-го уфимского стрелкового полка! Он погиб в 1919 году при разгроме корпуса армией Колчака..." "Я этого не знал! — у Павла Васильевича от неожиданности бородка собралась клинышком, а очки поднялись выше бровей. — Клянусь памятью всех наших усопших — не знал!" Да и откуда он мог знать? У меня погибло в ту пору около 30 мужчин Черносвитовых и примерно столько же Ухтомских... Я просто не мог ему обо всех рассказать! Мы замолчали, каждый погрузившись в свои мысли. "Все же, что было дальше?" — настаивал я. Павел Васильевич помолчал, покряхтел по-стариковски — он явно тянул паузу! Потом продолжил свой рассказ.

Павел Васильевич замолчал, снял очки и начал их протирать носовым платком. Мы подъехали к Клину. Через 20 минут Завидово. У меня в солдатской фляге был коньяк. Я молча вытащил флягу из рюкзака и протянул Павлу Васильевичу. Он также молча взял ее, отвинтил крышку и медленными глотками начал пить. Я смотрел на своего друга, а он в окно. Недавно выпал густой снег, и сейчас он тяжело висел на ветвях елей. Кругом было заснежено. Небо затянуло — серо-бело и мрачно. В электричке дремали, согревшись на сиденьях. Павел Васильевич протянул мне флягу. Я тоже выпил. По жилам стало растекаться тепло, голова слегка закружилась — мы пили изрядно проголодавшись. Немного погодя Флоренский добавил к своему рассказу: "В Омске тоже что-то аналогичное происходило на заброшенных кладбищах... Тоже офицеры царской армии бродили..." "Если даже кого-то из бывших и выпустили по амнистии... — начал я, — то они никак в 1953 году не могли бы быть молодыми, да еще сохранить военную форму... Скорее всего, это были какие-то ряженые!" "Может быть, ты и прав — ряженые! Как знать... Хотя вряд ли кто из уфимского корпуса и из колчаковцев дожил до 1953 года!" — "Я тоже так думаю! Колчак расстрелял почти всех уфимцев... Тогда погиб еще один мой дядя — командир дивизии, генерал-майор Михаил Родионович Ухтомский. Его лично расстрелял начальник контрразведки Колчака..."

Мы почему-то старались не смотреть друг другу в глаза, глядели в окно. Проехали Решетникове Скоро Завидово. "Ты рассказал мне неизвестные вещи о Колчаке и уфимском корпусе, — не переставая смотреть в окно сказал Павел Васильевич и добавил, — разыскать бы их всех, твоих родственников..." "Могилы вряд ли найти! Кто знает, где похоронены воины 14 уфимского стрелкового полка?" — я слово в слово повторил пароль штабс-капитана. Потом добавил: "А когда убивали колчаковцев, погибли тоже два моих дяди — главный врач колчаковского военно-полевого госпиталя, мой тезка, Евгений Васильевич Черносвитов и его свояк, поручик, князь Павел Юрьевич Ухтомский".

"Как ты об этом узнал? — Павел Васильевич впервые посмотрел мне в глаза, правда, сняв очки. Случайно! Работая в российском архиве". Объявили, что подъезжаем к Завидово. Мы стали торопливо собирать свою амуницию. Наши попутчицы-цыганки засуетились. Прошли зимние месяцы, запахло весной. Закончился охотничий сезон. Жизнь наша, бурная, шла своим чередом. Рассказ Павла Васильевича не выходил у меня из головы. Я продолжал работать в архивах. В моих поисках, которые отнюдь не заканчивались, мне помогали сотрудники бывшего Центрального архива КГБ, что на Лубянке. Они-то и разыскали мне еще одного "уфимца", Алексея Николаевича Черносвитова, расстрелянного, правда, несколько позже, в 1937. Вот тогда-то и возникла у меня необходимость вылететь в Уфу, ибо дело Алексея Николаевича находилось в местном республиканском архиве КГБ. "Перст судьбы", — подумал я, собираясь в Уфу. Решил, что непременно разыщу старые русские кладбища и, если повезет, — видевших штабс-капитана. С этими мыслями я прилетел в Уфу. О случае 1953 года никто здесь не помнил. К несчастью, умерла давно бабушка друга Флоренского, и сам друг тоже умер, семья его куда-то уехала из Уфы.         Весна была в самом разгаре, когда я гулял по городу, с трудом разыскал места, где еще в 1953 году были кладбища. Два из них ушли под асфальт новостроек — расспрашивать местных жителей было бы напрасно. Так я думал, бродя между бетонных башен-домов. На месте одного кладбища стояла иностранная бензоколонка. Ни с чем вернулся я в гостиницу. Проходя узким коридором к себе в номер, я был остановлен уборщицей, которая мокрой шваброй протирала пол. Она заставила меня вытереть о тряпку ноги. Я был погружен в свои нерадостные мысли и поэтому наверное слишком тщательно и долго вытирал ноги. "Хватит, голубчик! — сказала уборщица, — подошвы протрешь!" Я поднял на нее глаза и увидел очень пожилую женщину, с уставшим лицом, покрытым мелкими капельками пота. Это лицо несло неизгладимый отпечаток благородства. Глаза у старушки были, аж синие! и умные. На миг я замер, рассматривая ее, — старенькое платьице, домашний фартук, рукава платья засучены, а худенькие руки, обтянутые старческой кожей, когда-то могли быть прекрасны! Пальцы длинные, ногти небольшие, ровные. Старушка разогнулась и тоже начала меня рассматривать, вытирая руки о фартук. Спросила: "Откуда? — добавив ласковое "голубчик". "Из Москвы, — ответил я и тут же выпалил, — разыскиваю старые кладбища и тех, кто жил рядом с ними в 50-х годах..." Старушка как-то пристально посмотрела на меня (или это мне показалось?) и потом спокойно сказала: "Я жила возле старого кладбища до 60-х годов, пока наш барак не снесли под новостройки..." "Мне повезло!" — мелькнула мысль и я не стал тянуть с вопросом. Я, глядя прямо в синие глаза старушки медленно, чеканя слова, спросил: "Мать, Вы не скажете, где похоронены воины 14 стрелкового полка?" Старушка так и обмерла. Оперлась о швабру, охнула и ответила: "Штабс-капитан! Они все в одной братской могиле... под асфальтом бензоколонки!"

Мы оба, наверное, пережили шок: сколько так простояли, молча глядя друг на дружку, безо всякой мысли в голове — не известно. Очнулись также вместе, ибо в коридоре стало многолюдно — возвращались жильцы в свои номера и обходили нас со старушкой. "Извините!" — сказала она, так ли обращаясь ко мне, то ли к кому-то еще, кто в это время проходил мимо. Опустила голову и начала быстро — быстро швабрить пол. Я несколько мгновений смотрел ей вслед, потом повернулся и пошел в своей номер. Как лунатик, открыл дверь, прошел через всю комнату, подошел к окну и начал смотреть в него, ничего не видя. Потом спохватился: "Да надо же расспросить бабушку!.." Ринулся в коридор... Ее и след простыл! Побежал к администратору — полное фиаско! Старушка была приходящей уборщицей — убирала, получала деньги и уходила. Могла больше никогда не появиться вновь. Ни ее адреса, ни ее имени никто в гостинице не знал! Без всякой надежды я вышел в город и начал бродить по улицам... Вернулся в номер за полночь, уставший и подавленный. Судьба сыграла со мной обычную злую шутку!

 На другой день я был в Москве. Зря ли я летал в Уфу? Наверное, нет! Ведь получил то, что хотел. Но, правда, не так, как себе представлял, а как пожелала та, невидимая сила, которая вообще ведет нас по жизни, и в большом, и в малом. Мы называем ее "судьбой". Она нам не понятна. Мы видим в ней, скорее, не соратника, а противника, с которым не можем сладить. Мы называем ее "коварной"...

В Уфе я был ознакомлен с делом моего несчастного родственника. И я нашел, несомненно, нашел одну из тех, кто встречал на старых русских кладбищах штабс-капитана царской армии в 1953 году.

Почему моя встреча со старушкой произошла именно так, а не как-нибудь иначе, я не знал. А если бы иначе, то я смог бы ее подробнее расспросить о кладбищенском штабс-капитане. Расспросить? Но что она еще могла бы мне рассказать, кроме того, что я знаю? Наверняка, ничего! Может быть, и хорошо, что встреча со старушкой тоже была весьма таинственна? Не в этом ли суть?!

Но почему старушка назвала меня "штабс-капитаном"? ПОЧЕМУ?

Евгений ЧЕРНОСВИТОВ